— Самое тяжкое сражение в своей жизни ты сегодня выдержал, — ехидно сообщил Фицрой ошалевшему от такого поворота дел Джеральду. — Выдержал с честью и без тени страха. Чего же еще тебе ждать, какого подвига?

Что да, то да — противостоять разъяренному Меррету было и впрямь подвигом, причем немалым. Одри был рад за Элгелла от всей души… до тех пор, пока Фицрой не шепнул ему на ухо:

— Видишь эту наглую ухмылку? Запомни ее хорошенько. Как ее увидишь, так и знай, что надо ждать неприятностей на свою голову. Ты запоминай, запоминай — теперь этот парень уже не моя забота, а твоя, ему под твоим командованием впредь служить.

Нет, радость Одри от слов Фицроя не потускнела — но все же они заставили его призадуматься — тем более что Меррет обращался к старому другу на "ты" только в исключительных случаях. Впоследствии Лэннион вынужден был признать, что Меррет оказался убийственно точен. Именно эта "наглая ухмылка", как окрестил ее Фицрой, сулила самые разнообразные неприятности тем, кто вздумал бы противиться Джеральду, когда он пребывал в подобном расположении духа. Интересно, кому сейчас на ум взбредет с ним спорить? Усталость усталостью, но выглядит Джеральд собранным, словно перед боем, — ни следа вчерашнего раздрызга. А ведь еще перед рассветом он выглядел так, будто сутки без продыху мечом орудовал. Когда же бдение Роберта закончилось, и отец Марк позвал к себе Джеральда и Бет, Лэннион понимал, что этим четверым и в самом деле нужно напоследок обговорить предстоящее во всех деталях, чтобы и посвящение, и венчание прошли без препон, однако он крепко опасался, что Джеральд, не отдохнув ни мгновения, не переможет своей усталости.

Напрасно опасался.

Беседа затянулась надолго — и что, в самом деле, можно обсуждать столько времени? Если подумать, так ведь и отец Марк только что с дороги, кто другой бы на его месте едва на ногах держался, а он точно из железа отлит, ему все нипочем — и осенняя распутица, и подготовка сразу к двум обрядам, и три исповеди… что ж, Род Беллинсгемов всегда был двужильным — так отчего бы он должен меняться, став отцом Марком? И откуда у него только силы берутся разговоры разговаривать? Не себя, так короля и воспитанника своего пожалел бы!

Но нет — разговор этот, к которому Одри допущен не был, длился изнурительно долго, — однако именно после этого разговора черты Джеральда осенила пресловутая "наглая ухмылка", с лица юного Берта напрочь исчезло выражение тревоги, а обреченность в глазах Бет сменилась спокойствием, пусть и печальным, но эта печаль была ясной и чистой, как осенний воздух, исполненный особой прозрачности, позволяющей видеть далеко-далеко, до самого окоема. Они держались хорошо, все трое. Еще вчера движения рук Джеральда были слегка неверными от утомления — но сегодня, сейчас, когда король застегивал широкий, слегка потертый пояс на талии Роберта де Бофорта, руки его были точными и уверенными.

Одри взгляда не мог отвести от бледного лица Роберта с серьезными темными глазами, на пояс он глянул разве что мельком, но все равно не мог не удивиться — потому что пояс был другой, не тот, что Лэннион видел раньше вместе с приготовленным для Берта мечом. И что за блажь Джеральд себе в голову забрал? Какой такой изъян он нашел в новехоньком, собственнолично им выбранном поясе, что решил пренебречь им? Конечно, быть опоясанным не только что изготовленной обновкой, а видавшим виды поясом кого-то из воителей, — немалая честь для новоиспеченного рыцаря… может, дело в этом… и все же — обычно в таких случаях восприемник пользуется собственным поясом, а такого пояса Лэннион у Джеральда точно не видел, хоть голову прозакладывай… так чей же он? Откуда Джеральд его взял — тем более что он кажется Одри смутно знакомым? А уж Роберт как рассиялся… есть чему подивиться, право слово!

То ли размышления о странном, невесть откуда взявшемся поясе, то ли бессонная ночь, гораздая отводить глаза лучше заправского колдуна, подшутили над Лэннионом — но он просто-напросто упустил мгновение, когда звучный голос отца Марка колыхнул изумленную толпу, почитавшую уже церемониал законченным, и Бет заняла место подле Джеральда. Недаром, видно, так долго тянулось предрассветное обсуждение — маневр был проделан слаженно, четко и быстро. Леди Элис не то что шагнуть к дочери — протестующе вскрикнуть и то не успела. Роберт, уже при шпорах, поясе, мече и плаще — загляденье, а не рыцарь! — мигом оказался там, где и положено шаферу. Подружкой невесты — эх, такое ли венчание подобает будущей королеве Олбарии! — назначили доверенную служанку Бет, ее молочную сестру, хорошенькую девушку, до полусмерти перепуганную значительностью своей нынешней миссии. Впрочем, служанка или госпожа, напуганная или нет, а держала себя молоденькая Лисси вполне достойно. И уж наверное, лучше видеть рядом в такой момент не перекошенную от зависти разряженную в пух и прах высокородную соперницу, готовую тебя в ложке воды утопить, а милое личико молочной сестры, исполненное искренней радости. Ты не прав, Лэннион, — никакая другая девушка не могла бы заменить Лисси рядом с Бет во время венчания. И хорошо, что Бет собирается взять Лисси с собой в Лоумпиан — что манеры у девочки не столичные и тем более не дворцовые, так это дело поправимое, а вот оставить Лисси на растерзание ее владетельной тезке леди Элис немыслимо.

— Венчается Джеральд де Райнор, король Олбарийский, леди Элизабет де Бофорт! — произнес отец Марк, и Лэннион обомлел.

Если пояс и показался ему смутно знакомым, то кольца были знакомы ему отнюдь не смутно! Пусть Лэннион давно уже отнюдь не юноша, пусть он и перевалил полувековой рубеж, но он далеко еще не стар, и на память пожаловаться не может… Не мог — до нынешнего дня, до вот этой вот минуты, когда она так бесстыдно обманула его — впервые в жизни! Обманула, не иначе, и продолжает обманывать — твердит и твердит, как ни в чем не бывало, что кольца те самые, что именно этот тонкий серебряный ободок Лэннион и видел на руке Девы Джейн, что этот самый перстень с изумрудом в последний раз сверкнул перед ним, когда Лэннион нагнулся, чтобы скрестить, как велит обычай, руки Джефрея на его остывшей груди… быть ведь того не может!.. так отчего сердце в груди колотится, словно выпрыгнуть хочет, губы враз пересохли, а на глаза сами собой наворачиваются слезы?

Застыв, словно во сне, когда неведомая сила не велит ни шелохнуться, ни вскрикнуть, Одри смотрел сквозь слезы, как Бет надевает кольцо на пораненную вчера руку Джеральда — осторожно надевает, чтобы не сорвать свежий рубец, не задеть… и все-таки задевает, и узкая струйка крови стекает по пальцам Джеральда на дрогнувшие пальцы невесты… "дурное какое предзнаменование" — вопит страх где-то в потаенных потемках души, и нечто неведомое Лэнниону властно возражает: "Нет, доброе", — и Лэнниону вдруг делается легко, словно эти несколько капель крови смыли все скверное, что только могло приключиться.

— Венчается леди Элизабет де Бофорт Джеральду де Райнору!

Серебряное колечко уверенно обнимает собой палец Бет. И такая же точно уверенность в том, что все правильно, снисходит на Лэнниона и обнимает его душу. Древний обычай велит окропить новое, не бывшее еще в сражении оружие перед боем своей кровью, чтобы оно слилось со своим владельцем в одно целое… но разве для этих двоих их венчальные кольца не оружие — их меч и стрела, их копье и щит? И разве не в бой они уходят от алтаря — долгий бой, длиной в целую жизнь, от века заповеданный тем, кто носит корону… и разве не этого ты хотел ради всей Олбарии, Одри Лэннион?